СТРАНИЦЫ ИСТОРИИ ЧЕЧНИ (конец ХVI-первая треть ХIХ вв.). Имам Мансур и Бей-Булат Таймиев

Ш.А. Гапуров, доктор исторических наук, профессор.

СТРАНИЦЫ ИСТОРИИ ЧЕЧНИ (конец ХVI-первая треть ХIХ вв.). Имам Мансур и Бей-Булат Таймиев.

«Учеными мужами, мужественными людьми, патриотами народа, мастерами слова, яркими ораторами остались в памяти народной Кунта-Хаджи, Бейбулат Таймиев, Соип-мулла и др.».

Первый Президент Чеченской Республики, Герой России А.-Х. А. Кадыров.

«Шейх Мансур – первый кавказский революционер». М.Н. Покровский.

«Шейх Мансур – первый имам Кавказа и основоположник идеологии мюридизма». Английский востоковед Дж. Тримингэм.

«Имам Мансур надолго остался в памяти благодарных потомков и вообще кавказских народов как национальный герой. В истории чеченского народа ХVIII века нет другой личности, которая пользовалась бы такой большой популярностью, как имам Мансур». Профессор Ш.Б. Ахмадов.

“Славный Бейбулат, гроза Кавказа…”. А.С. Пушкин.

“Бейбулат Таймиев, патриот России, отчаянно воевавший с ней”. М.М. Блиев

Есть исторические личности, имена которых символизируют, характеризуют и определяют целые эпохи, целые явления. Это люди, которые остались в истории и в памяти народов как символы мужества, благородства и мудрости. В истории чеченского народа ХХ-ХХI вв., это, безусловно, Ахмат-Хаджи Кадыров, отдавший свою жизнь ради мира на чеченской земле, ради благополучия чеченского народа и безопасности Юга России.

Ну а история чеченцев конца ХVIII – первой половины (середины) ХIХ века в первую очередь связана с такими именами, как имам (шейх) Мансур Алдынский, Бей-Булат Таймиев, Ташов-Хаджи Саясанский и Кунта-Хади Кишиев.

Талантливый ученый, философ и историк профессор Андарбек Яндаров в предисловии к книге Ш.Б. Ахмадова «Имам Мансур» писал: «Понимание смысла и подлинно исторической роли Мансура чрезвычайно затруднено давней исторической традицией, огромным шлейфом выдумок, инсинуаций, сознательных извращений и вольных фантазий. И кем только не представляли простого Ушурму из старого чеченского села Алды: и беглым итальянским монахом, и эмиссаром единоверной Турции, а то и посланцем мусульманского Востока.

Легенды о таинственном зарубежном происхождении Мансура возникли именно из потребности объяснить несомненную историческую прозорливость Мансура, каковой, по общему мнению, не мог обладать простой человек.

Мансур начинал свою проповедническую деятельность как имам, предводитель мусульманской общины во время молитвы. Его необыкновенное рвение в исповедовании веры, блистательное красноречие, огромный дар психологического воздействия на окружающих довольно быстро окружили его имя ореолом подвижника ислама, а его завидное политическое чутье, глубина и масштабность мышления придали его имени славу провидца и истинно народного предводителя.

Для характеристики роли самого Мансура в ряду руководителей социально-освободительного движения как нельзя более подходит библейское понятие предтеча. Он был подлинным предтечей в ряду знаменитых предводителей народного восстания не только в чисто хронологическом, но и еще более глубоком смысле предвосхищения, воплощения в своей жизни и борьбе программы тяжелой продолжительной борьбы всего народа против царской экспансии.

Говоря о месте шейха Мансура в истории развития национального самосознания чеченцев, давая общую оценку итогов его жизни и борьбы, мы с полным основанием можем отметить.

Мансур – родоначальник и провозвестник основных идей национально-освободительного движения. Правда, идеи эти провозглашались им в форме предчувствия, предвосхищения и не приняли той законченной, рафинированной формы, какую они приобрели позже, в ХIХ веке. Но озарения шейха были поистине гениальными и стали возможными еще и потому, что он был одним из тех исключительно дальнозорких людей своего времени, обладавших огромным историческим чутьем, позволившим ему предсказать наступление целой эпохи потрясений, истребительных войн, через которую предстояло пройти горцам в борьбе за свою свободу, землю, за право остаться самим собой, за право исповедовать свою религию, свои обычаи и традиции.

Мансур не только предвосхитил основные идеи национально-освободительного движения, но и на практике проверил в тот ограниченный отрезок времени, который был отведен ему судьбой, стратегию и тактику вооруженной борьбы. Он поистине обладал тем, что называется стратегическим мышлением.

Объективные последствия уроков Мансура заключались и в том, что неудачи с войной на плоскости, с двукратным штурмом Кизляра, например, убедили Мансура, а затем и поколения следующих борцов в том, что гарантия победы над самым могущественным противником – в горной партизанской войне, с использованием всех географических преимуществ родной земли.

Мансур, несомненно, одна из самых ярких, самобытных геройских фигур, выдвинутых чеченцами в долгой, героической, жертвенной борьбе за свою свободу и независимость, фигура, еще далеко не оцененная, неразгаданная»[1].

В первой половине ХIХ века  по всему Кавказу  гремело имя чеченского наездника Бей-Булата Таймиева.. Это имя широко было известно и в России. Разумеется, только одни такие качества, как  храбрость и мужество (каковыми Бей-Булат обладал в избыточности) не могли бы принести такую известность. Храбрых и мужественных людей на Кавказе всегда было много, но большинство из них канули в историю безвестными или малоизвестными. Кроме гремевшей на весь Кавказ храбрости, Бей-Булат обладал такими качествами, как острый ум, способность разбираться в хитросплетениях политики и международных отношений на Кавказе. Но Бей-Булат обладал еще одним редким для горца того времени даром – это был прирожденный дипломат. Прирожденный, потому что никаких дипломатических школ и академий он не заканчивал. Да и вообще не заканчивал никаких школ: в период его жизни и деятельности (конец ХVIII-первая треть ХIХ вв.) никаких школ для горцев на Северном Кавказе просто не было. Это не в упрек России: в указанное время Россия делала только первые шаги в реальном освоении северокавказского региона, к тому же в 1818 году началась долгая и трагическая Кавказская война.

В исторической литературе образ Бей-Булата сложился, прежде всего, как воина, руководителя освободительного движения в Чечне в первой трети ХIХ века. К сожалению, меньше известно, совсем мало написано о дипломатической деятельности Таймиева, о том огромном вкладе, который он внес в  развитие российско-чеченских отношений в первой трети ХIХ века, особенно в 20-е года данного столетия.

Современная история, особенно события на Северном Кавказе на рубеже ХХ-ХХI вв., заставляют заново осмыслить содержание и формы отношений России и Кавказа в ХVI-ХIХ вв. Оказалось, что многие их тех проблем, которые, якобы давно сделались «не актуальны», живы, все более обостряются и требуют принятия продуманных и обоснованных решений. Их подготовка и реализация невозможны без изучения всего комплекса событий предшествующего времени, в том числе анализа исторического опыта кавказской политики Российской империи, особенно по отношению к Исламу и мусульманам. Необходима объективная оценка всех сторон деятельности здесь русских администраторов и политиков и их взаимоотношений с кавказскими, прежде всего, горскими военно-политическими представителями [2]. Особый интерес представляют взаимоотношения военно-политического лидера Чечни первой трети ХIХ века Бей-Булата Таймиева и наместников Кавказа того периода.

Бесспорно, конец ХVIII-первая треть ХIХ вв. – очень важный период в российско-чеченских отношениях и в истории чеченского народа. Это время, когда решался вопрос – будет ли Чечня массово, полномасштабно участвовать в борьбе против российской власти, в российско-горском противостоянии, которое началось в Кабарде (восстания 1804 и 1810 гг.), а затем, с 1818 года – продолжилась в Дагестане. А Чечня колебалась: если удастся построить с Россией особые отношения, в которых Чечня будет не обычной колониальной провинцией (с соответствующими взаимоотношениями российской власти с местным населением), а регион с автономным управлением и соответствующими правами. И главное – все это должно быть закреплено в российско-чеченском документе. Вот созданию этой конструкции российско-чеченских отношений и была посвящена жизнь и деятельность Бей-Булата Таймиева, военно-политического лидера Чечни первой трети ХIХ века.

С конца ХVI века и вплоть до начала Кавказской войны в 1818 году (эта война началась именно в 1818 году. Царь Александр 1 утвердил план Кавказского наместника А.П. Ермолова о «покорении Кавказа» в марте 1818 года. Осуществление первого пункта в этом плане – перенос Кавказской военной линии с Терека на Сунжу – началось в июне 1818 года со строительства на Сунже крепости Грозной, что вызвало восстание в Чечне и именно с этого события и началась печально известная Кавказская война. Датировка начала этой войны 1817 годом не обоснована абсолютно ничем: просто эту дату в свое назвал Р.А. Фадеев: «Горская война началась собственно только с 1817 года, по возвращении генерала Ермолова из Персии»[3]. Чтобы обосновать эту дату, некоторые  современные историки идут на прямую подтасовку фактов. Так, в примечаниях к работе Р.А. Фадеева «Шестьдесят лет Кавказской войны» редактор пишет: «В советской историографии в свое время было принято отсчитывать начало Кавказской войны с 1817 года – с момента принятия должности главнокомандующего Ермоловым и начала им планомерных  кампаний против горских племен»[4]. Здесь сплошная подтасовка фактов или незнание российской истории: А.П. Ермолов назначен главнокомандующим Кавказской армией в 1816 году, а не в 1817 году; в том, 1817 году, нет на Северном Кавказе никаких военных кампаний против горцев. Другой автор, уже современный, В.Г. Чернуха, в работе, опубликованной в 1997 году, также отмечает: «…Принятая в историографии датировка Кавказской войны – 1817-1864 гг. Следует иметь в виду, что такая хронология научно обоснована, но при этом и условна»[5]. Эта хронология Кавказской войны совершенно необоснованна с точки зрения науки (да В.Г. Чернуха и не пытается ее обосновать), но условна полностью.

В то же время в одной из лучших монографий о Кавказе конца 90-х годов ХХ века отмечается «…Меры по укреплению, а тем более по переносу Кавказской военной линии к подножию Кавказского хребта и попытки непосредственного подчинения горских обществ и правителей с первых же шагов вызвали сопротивление, особенно феодальной и общинно-родовой верхушки. Уже с 1818 года фактически началась Кавказская война против политики царизма, усилилось сопротивление горцев, особенно чеченцев»[6].) российско-чеченские взаимоотношения развивались преимущественно в мирном, политико-экономическом ключе. Понятное дело, с началом Кавказской войны эти методы отошли в прошлое.

В то же время Кавказская война была мало похожа на «обычные войны». Здесь не было фронтов, позиционного противостояния, постоянных военных действий.

Мы в истории привыкли удивляться длительным европейским войнам  периода средневековья: Тридцатилетняя война, Столетняя война. Но полвека почти длилась и Кавказская война. «Длительность боевых действий была обусловлена тем, что Россия на Кавказе (как на Северном Кавказе, так и в Закавказье) имела дело не с одним государством или народом, а с десятками народов, народностей, племен, аулов, каждый из которых представлял собой особый мир, действовал самостоятельно (даже в период их сплочения под властью Шамиля), требовал специфического подхода, учета множества обстоятельств. Северный Кавказ опрокидывал привычные для России правила ведения военных действий: невозможно было, собрав силы в кулак, нанести поражение противнику в одном сражении, невозможно было, взяв одну или даже несколько крепостей, окончательно победить противника, он тут же возникал в другом месте. И российские деятели, политики и военные, десятилетиями пытались осмыслить эту специфику, найти ключи к достижению согласия. Отказаться же от поставленной цели… им и в голову не приходило: война казалась заурядным средством достижения цели, территориальные приобретения – естественным следствием победы…, престиж империи доказывается ее военной мощью, отступление в борьбе – опасно в военном и внешнеполитическом отношении»[7].

В этой долгой и изнурительной для обеих сторон войне бывали длительные мирные передышки, когда обе противостоящие стороны пытались найти мирные способы решения конфликтов и разногласий, развивались торгово-экономические связи между горцами и русскими. Так было на чеченском театре Кавказской войны в конце 20-х-начале 30-х годов ХIХ века, когда военно-политическим лидером Чечни был Бей-Булат Таймиев, а кавказским наместником – граф Паскевич. Последний пытался мирным путем установить и укрепить российскую власть в Чечне. Это был один из немногих российских военачальников, который проблему присоединения народов Северного Кавказа к России и установления здесь российской власти пытался решать преимущественно мирными средствами. К сожалению, и его предшественники, и его преемники эти проблемы пытались решать военными, силовыми методами. Участник Кавказской войны, генерал Р.А. Фадеев в своих известных «Письмах с Кавказа» писал: «Не было никакого общего плана для управления покорными и вновь покоряющимися горцами для уравновешивания различных общественных элементов, боровшихся в среде их, элементов, из которых одни были благоприятны, другие враждебны… Мы действовали одною силой оружия, без политики и оттого везде встречали врагов и ни одного доброжелателя»[8].

Тут нам хотелось вкратце остановиться на чрезвычайно болезненном вопросе в кавказоведении: вопросе о набегах горцев на российские поселения по Кавказской линии. Тут придумано много – «горская экспансия», «система горских набегов» и т.д. и т.п. Горские набеги объявляются важной частью, чуть ли не основой экономического существования горцев. Так. О.Р. Айрапетов в статье, вышедшей в 1997 году в журнале «Отечественная история» (ведущий исторический журнал в России, выходящий в системе РАН), пишет: «Война как будничная работа была привычна и традиционна для многих горских обществ…Набеговая система была жизненно важным, незаменимым элементом нормального функционирования горского общества. Появление России как силы, препятствовавшей экспедициям за военной добычей и рабами в Закавказье и казачьи районы по Кубани и Тереку, должно было выглядеть в глазах горцев чудовищной несправедливостью. Не будет преувеличением утверждать, что первым посягательством на свободу горских обществ в их собственных глазах был подкрепленный силой запрет набегов на другие территории.  Этот запрет воспринимался как посягательство на собственность и был для горцев таким же непонятным, каким для русской стороны долгое время было упорное нежелание горцев соблюдать эти запреты»[9].

И это при том, что Чечня с ХVIII века являлась «житницей» Северного Кавказа, особенно Дагестана. Автор ХIХ века отмечал: «Чечня, по плодородию своей земли и обилию пастбищ, справедливо считалась житницей для лежащих за нею горных, бесплодных пространств»[10]. В целом же земледельческая культура очень хорошо была развита не только у чеченцев, но и у кабардинцев, черкесов, а скотоводческая – у карачаевцев, балкарцев, кабардинцев. Это говорит о том, что если горцы и «промышляли» разбоями, то они занимали в их обиходе ничтожно малое место. Противники горцев занимались набегами, разбоем и грабежами ничуть не меньше, чем горцы. М.Н. Покровский отмечал по этому поводу: «Казаки нарочно допускали партию черкесов сделать набег, чтобы иметь законный повод к репрессалиям, с лихвой вознаграждавшим за потерянное при этом набеге.

Несмотря на все это, ответственность за набеги ложилась только на горцев и при этом вовсе не одних тех, которые были уличены в соучастии с «хищниками», а на всех соседних горцев вообще. При постоянных порубежных столкновениях это делало жизнь пограничных с Россией племен невыносимой»[11]. Тут нужно подчеркнуть еще одно обстоятельство: в большинстве случаев участниками набегов были горцы – жители предгорных и горных районов Чечни, а расплачиваться приходилось жителям чеченской равнины. В тех случаях, когда казаки не успевали отбить угнанный скот или табун, «казаки, сделав крайний перегон до геркулесовских столбов на верхней Сунже и не имея уже надежды возвратить свою потерю, хватали первую попавшуюся под руку добычу на неприятельской земле и с нею отходили назад к линии»[12].

Но главное в другом: горские набеги на Кавказскую линию объявляются некоторыми авторами основной причиной Кавказской войны. Не вдаваясь в подробное обсуждение  (или опровержение) этого тезиса (мы в различных публикациях не раз писали на эту тему), хотим привести рассуждения по этому вопросу В.В. Дегоева, одного из ведущих кавказоведов России: «Если уж переводить разговор в русло «горькой правды», то следовало бы иметь в виду, что, в сущности, бесчисленные казачьи набеги на горцев по своей социально-экономической природе, технологии, жестокости и результатам мало чем отличались от горских (во всяком случае – на Северо-Западном Кавказе). Коль скоро сторонники концепции о «внутренних» истоках Кавказской войны связывают ее происхождение именно с этим общественным институтом (не важно в данном случае – в качестве ли главной или второстепенной причины), то не стоит забывать о наличии и у противоположной стороны такого же института, способного играть не менее провоцирующую роль. Впрочем, проблема бескомпромиссного выяснения «кто прав, а кто виноват» в войне или математического распределения ответственности за нее малопродуктивная с научной точки зрения, хотя и имеет «законное» право на существование как предмет идеолого-политических спекуляций. К сожалению, даже серьезные ученые не могут избавиться от гнета этой проблемы, зачастую понимая ее как нравственную задачу реабилитацию России и решая ее довольно откровенно и прямолинейно»[13].

Безусловно, что набеги носили взаимный характер: «набегали» и горцы, и казаки. Эти набеги сопровождались жестокостями также с обеих сторон. Ф.А. Щербина подчеркивал, что набеги происходили с «поразительным упорством, стойкостью и взаимным ожесточением, принесшим много зла, разорения и горя обеим сторонам»[14].

В.Г. Гаджиев, один из ведущих кавказоведов советского времени, писал: «Решить сразу же вопросы истории Кавказской войны оказалось чрезвычайно сложно… Часть ученых, увлекшихся одной стороной вопроса, единственной причиной, вызвавшей эту борьбу, считали колониальную политику царизма. Другие, некритически заимствуя версии дореволюционных авторов, доказывали, что война со стороны горцев велась для сохранения «набегового производства», которое горцы теряли с вхождением Северного Кавказа в состав России. Само собой понятно, что эта точка зрения, представляющая целые народы «разбойниками и грабителями», для которых набеги являлись хозяйственной системой, «способом производства», была подвергнута резкой, но справедливой критике»[15].

И в то же время необходимо четко подчеркнуть: история русско-горских взаимоотношений с ХVI века и до начала Кавказской войны состояла не только (и не столько) из набегов и военных столкновений, а из преимущественно мирных, политических и торгово-экономических отношений. «Возможность сочетать мирные (зачастую более эффективные) методы строительства империи с военными облегчалась на Кавказе природно-географическими факторами. Помимо войн, грабительских набегов, оборонительно-наступательных союзов и контрсоюзов существовали отлаженные торговые, политико-дипломатические, культурные связи на всех уровнях, династические браки, личная дружба и симпатии между правителями и пр. …Граница между Российским государством и местными раннеполитическими образованиями находилась в подвижном состоянии, представляя собой не только линию вооруженного соприкосновения (даже в период Кавказской войны), но и своего рода контактно-цивилизационную зону, где развивались интенсивные хозяйственные, политические, личные (куначеские) связи. Шел процесс взаимопознания и взаимовлияния народов, ослаблявший вражду и недоверие, способствовавший миротворческим тенденциям, общей стабилизации обстановки»[16].

Чеченцы с ХVI века стремились к добрососедским, дружественным взаимоотношениям с Россией. Российский выбор чеченцев был сделан еще в конце ХУ1 века, когда еще только началась борьба за  Кавказ между Россией, Османской империей и Сефевидским Ираном. В 1588 году в Москву отправилось первое чеченское посольство. Чеченские послы были приняты на самом высоком уровне – самим царем. А в 1589 году Московский царь прислал чеченцам грамоту о принятии их под покровительство России.

Таким образом, в середине ХVI века в борьбу за Северный Кавказ (наряду с Турцией и Ираном) включается и Россия, исходя из своих национальных, геополитических  интересов. Крупный исследователь российской политики на Кавказе в ХIХ веке генерал Р.А. Фадеев писал: «…Связь России с Азией, узел их – на Кавказе.  …Через кавказский перешеек и его домашний бассейн  – Каспийское море Россия соприкасается непосредственно со всей массой мусульманской Азии. С кавказского перешейка Россия может достать всюду, куда ей будет нужно…  Для России кавказский перешеек вместе и мост, переброшенный с русского берега в сердце азиатского материка, и стена, которою заставлена средняя Азия от враждебного влияния, и передовое укрепление, защищающее оба моря: Черное и Каспийское. Занятие этого края было первою государственною необходимостью»[17]. В ХVI-первой половине ХIХ века Кавказ рассматривался российскими государственными верхами преимущественно в плане геополитическом. Экономическому значению Кавказа тогда придавалось мало значения. Хотя есть и другая точка зрения. Одна из ведущих российских кавказоведов, Е.Н. Кушева считала, что причины российской активности на Кавказе еще на начальном этапе, в ХVI веке, лежали в результатах социально-экономических процессов, протекавших в России в ХУ в. Именно они стали сильнейшим детонатором восточного направления российской политики. Ее главными вехами к тому времени были завоевание Казани, а в поисках выхода к Каспийскому морю – Астрахани.  По мнению Е.Н. Кушевой, следующим шагом экономического закрепления России на новых рубежах должен был стать Кавказ, на который и были направлены усилия московской дипломатии[18].

Одним из первых российских царей, который  попытался экономически освоить  Кавказ и прилегающие территории (иранское побережье Каспия), был Петр 1,  но из этого ничего не вышло: с точки зрения экономики Кавказ до последней трети ХIХ века приносил лишь одни убытки. А вот стратегическое, геополитическое значение Кавказа для России было огромно. Р.А. Фадеев писал: «…Утверждение чуждого европейского владычества в Закавказье решило бы безвозвратно азиатский вопрос, величайший из вопросов всемирных, и решило бы против нас. Англичане ли, французы ли захватили бы Закавказье, все равно сумма европейского влияния в Азии была бы, помимо всяких личных разборов, всегда направлена во вред нам. Индия и Кавказ всегда были бы согласны между собою на этот счет, и русское влияние в Азии ограничилось бы нашими военными линиями…»[19].

К середине ХVI века четко определились и стратегические цели Порты, Ирана и России на Кавказе: Турция стремилась покорить весь Кавказ и через Волгу и Каспийское море установить тесные контакты  со Средней Азией; Иран преследовал цель завоевать Закавказье и Дагестан, выйти на волжско-Астраханскую торговую магистраль и установить свое господство на Каспийском море, перекрыть Турции и Крыму дороги на Северный Кавказ и Закавказье; Россия стремилась разгромить Турцию, упрочить свое господство на торговой магистрали Волга-Астрахань и установить свою гегемонию на линии Терек-Дербент-Баку-Шемаха, вытеснив оттуда Иран[20]. Р.А. Фадеев отмечал: «В ХVI веке Каспийское море и Волга связывали в один политический мир мусульманские царства от Персии до устья Оки. Когда русский народ сел на развалинах северных татарских царств и захватил в Астрахани ключ этого длинного бассейна, он прямо вступил в права мусульманского наследства: главный торговый путь России, Волга, выводил нас в пустынное Каспийское море – море без хозяина и кораблей, по берегам которого стояли, однако ж, многолюдные города и жили промышленные и богатые народы. …С ХVI века мысль о владычестве на Кавказе стала наследственною в русской истории: в периоды слабого управления она как будто гасла; но всякое сильное царствование вновь выводило ее наружу»[21].

Иран и Турция в рассматриваемое время, т.е. во второй половине ХV-первой половине ХVII в. были, несомненно, сильнее России в военном отношении и численно их армии намного превосходили российскую. На завоевание Кавказа Сефевиды и Османы бросали в тот период большие военные силы, но постоянные взаимные войны ослабляли их военный потенциал и мешали установлению прочного господства на кавказских землях. Важную роль тут играли дипломатия и военное сопротивление горцев иноземным захватчикам. Россия в ХVI-ХVII вв. не успела стать еще сильной военной державой. К тому же ее регулярная армия почти постоянно была занята в решении внешнеполитических задач на западных и северных границах. Поэтому царизм в ХVI-ХVII вв., в отличие от  Ирана Турции, не имел возможности направлять на Северный Кавказ крупные вооруженные силы для укрепления здесь своего влияния. Но у России в этом регионе было одно преимущество перед Османской империей и Ираном – наличие здесь терско-гребенского казачества и стремление целого ряда горских владельцев и старшин вступить в союз с Россией и добиться ее покровительства. Россия, в силу своей военной слабости, была заинтересована в военно-политическом союзе с этими силами и использовании их в борьбе со своими противниками. А. Цаликов писал: «Подчинив себе Казань и Астрахань, Россия пришла в непосредственное соприкосновение с Кавказом, с какового времени и начинаются у московских царей с этим краем то мирные, то враждебные отношения.

Персия, Турция и Крым стремились утвердить свое господство на Кавказском перешейке. Необходимость обороны против этих могущественных в то время держав побуждала и Москву привлекать население Кавказа в сферу своего влияния»[22].

В свою очередь, горские феодалы (особенно кабардинские), постоянно подвергавшиеся разорительным нашествиям крымских татар, турок и иранцев в ХVI-ХVII вв., надеялись на военно-политическую помощь России в борьбе за свою независимость, а также в постоянно идущей междоусобной борьбе. Разумеется, у горской элиты  в ее отношениях с Россией мотивы могли быть (и были) разными. Мухаммед Тахир аль-Карахи отмечал по этому поводу: «Одни шли с неверными вместе даже в войне против мусульман. Другие перемешивались с неверными и днем и ночью смешением предков, детей, братьев и внуков. Третьи отдавали неверным в заложники своих детей, ища чего-либо из их подачек. Четвертые делали управителем над своими домами какого-нибудь дьявола-соблазнителя из неверных, или же того среди них самих, чьим поведением были довольны неверные, того, кто, будучи искренен в царской службе, снискал себе расположение царя и одобрял его политику, рассматривая ее как необходимое дело в правильном установлении их мирских и загробных дел …, жадно устремляясь к тому, что в их руках»[23].   Уже к середине ХVI в. черкесы Пятигорья и ряд кабардинских феодалов вступают в военно-политический союз с Россией. В результате “в политическом отношении” Россия “выиграла очень многое, приобретая в лице кабардинских и Пятигорских черкес новых усердных и верных подданных”[24].   Однако наиболее тесные военно-политические связи у Москвы в конце ХVI в. устанавливаются с чеченцами. «Начиная с основания Терского городка и позже, не было, пожалуй, ни одного сколько-нибудь важного посольства – направлялось ли оно из России на Кавказ или с Кавказа в Россию, – чтобы оно не сопровождалось наряду с «русскими воеводами» чеченским отрядом. «И в тех, государь, службах и в посылках многие наши товарищи, окоцкие люди и братья, наши племянники головы свои поклали, побиты на смерть, а иные запроданы в дальние земли в ясырство», – писали терские чеченцы русскому царю. Можно уверенно считать – в русско-кавказских отношениях создавалась специальная служба, состоявшая из чеченцев, которой принадлежала немалая роль в организации этих отношений»[25].

Первыми вблизи российских укреплений поселились чеченцы-окочане. По мнению Н.П. Гриценко, название окуки, окочане, ококи произошло от названия  чеченского селения на равнине – Оку-Юрт, основанного центороевцами[26]. Вскоре Оку-Юрт и находившиеся  рядом селения были объединены в  феодальное владение мурзы Ушурмы. Н.Г. Волкова считала, что оно находилось по р. Аргуну, “недалеко от выхода реки на равнину”[27]. По мнению Я.З. Ахмадова, владения окоцких мурз тянулись полосой от Ауха на востоке, к западу по Качкалыковскому хребту, выходя к низовьям Сунжи[28]. Правда, Умаров С.Ц. полагал, что Окуцкая земля простиралась от низовий Терека и Сунжи (на севере) до пределов Аварии, включая в себя и Ичкерию и низовья рек Мичика, Гумса и Сунжи[29]. Так подробно на местонахождении владений окоцких мурз мы остановились не случайно: они сыграют исключительно важную роль в становлении русско-чеченских политических отношений на ранних этапах русско-чеченского сближения.

В таком сближении, в создании военно-политического союза были заинтересованы обе стороны – и чеченская, и российская. «…Процесс проникновения России в регион являлся не только преодолением сопротивления, но и поиском мирных средств, способствовавших установлению взаимовыгодных отношений (союзов, соглашений, компромиссов, торговых и культурных связей и т.д.»[30].

Российские городки-укрепления, казачьи станицы по Тереку (в 1567 г. была основана станица Червленная, в 1569 г. – Щедринская, в 1588 г. в устье р. Терек была построена российская крепость Терки)[31]  являлись одновременно и центрами местной торговли и чеченцы крайне были заинтересованы в продаже здесь излишков своего производства (земледелия, скотоводства, домашних промыслов) и приобретении необходимых для себя мануфактурных товаров. Чеченцы рассчитывали также на помощь царских властей в борьбе с кабардинскими и дагестанскими феодалами, стремившимися установить свою власть над переселяющимися на равнину вайнахами.  Наконец, важно и другое: поселения окочан имели наибольшее хозяйственно-экономическое развитие, что позволяло им возглавить процесс сближения чеченцев с Россией. С конца ХVI века «у русско-чеченских отношений были реальные предпосылки, открывавшие им благоприятные перспективы для успешного развития. Наиболее важной из них являлась перспектива переселения с гор на равнину, решавшая вопросы хозяйственного роста Чечни. Но вместе с тем в русско-чеченских отношениях обнаруживалось немало сложностей, ставящих эти отношения в русло конфликтного течения. Несомненно, что многое в отношениях между Москвой и Чечней должно было зависеть от самих чеченцев, ориентированных на тесные контакты с Русским государством. Но Чечня, состоявшая из отдельных самоуправлящихся «землиц», тукхумов, «обществ» (издревле Чечня делилась на 14 исторических областей: Майста, Малхиста, Чеберлой, Чантий-Мохк, Шарой, Шатой, Терлой-Мохк, Нашхой, Арстах, Ичкерия, Нохчмохк, Акка, Качкалык, Аух и Теркйист.- Авт.)[32], не имела еще ясных внешнеполитических целей и внутренних «предпосылок» для согласованных действий на внешней арене. Серьезным препятствием на пути к развитию русско-чеченских (полнокровных!) отношений являлось отсутствие в Чечне собственной политической элиты, чем умело воспользовались соседние владельцы, стремившиеся поставить под свой контроль связи между Чечней и Москвой. Между кабардинскими и дагестанскими владельцами разворачивалась непростая политическая борьба за право на посредническую роль в русско-чеченских отношениях, в ожидании при этом получить не только денежные поощрения, но и сюзеренные привилегии в Чечне»[33].

Предпосылки русско-чеченских связей крылись в условиях социально-экономического развития Чечни. Наиболее развитые отрасли хозяйства (земледелие, скотоводство, домашние промыслы) давали значительные излишки продуктов производства. Обменивать их в близлежащих русских городках было удобно и взаимовыгодно. Городки на Тереке были одновременно и центрами местной торговли. Так, Терский город имел три гостиных двора, торговые ряды, лавки. Дважды в неделю здесь собирались базары. Естественно, чеченцев больше привлекали изделия тульских мастеров, русские ткани и пр., чем привычные для них изделия местных умельцев. Заинтересованы были в приобретении русских товаров и представители зажиточных слоев населения[34]. Источники начала ХVIII века свидетельствовали о значимости Чечни. Так, Эльмурза Бекович-Черкасский в 1720 году доносил в Петербург: «Чеченских народов великое множество есть и живут они при горе Кавказской, в большом черном лесу на реке Сюнче (Сунже.- Авт.), недалеко от гребенских казаков в верстах 80. Которые имеют семь местечков и другие села и деревни, а владеет ими князь именуемой Турлаев сын, который живет и княжует в местечке называемом Буюн-Кент, а прежде сего они бывали под протекциею Шамхала Горского и Кумытцкого. Но когда и как они стали симо вольными, понеже сильнее они тамо других народов. А они под турок и под крымцами никогда не бывали и веру имеют магометанскою»[35].

Интерес московского правительства к Чечне объясняется прежде всего ее географическим положением – непосредственным соседством с терскими городками и тем, что по ее территории проходили наиболее удобные пути сообщения с Грузией[36] (с которой Россия  интенсивно начала обмениваться посольствами с 80-х годов ХVI века, заинтересованная в распространении своего влияния в Закавказье, откуда уже был непосредственный выход в страны Среднего Востока и в Индию). Основной путь, связывающий Московское государство с первыми его союзниками на Кавказе – Кабардой и Грузией, – назывался в источниках «дорога в черкассы», Черкасской дорогой. Один из важных отрезков ее проходил вдоль левобережья Сунжи в непосредственной близости от мест обитания чеченцев и вел затем по верховьям Терека через кабардинские и ингушские владения в Грузию[37].

“Эта малодоступная страна (Чечня.- Авт.) лежала первою на пути распространения русского владычества не потому только, что она приходилась ближайшею к русским владениям, с которыми не могла не сталкиваться постоянно, – подчеркивал В.А. Потто. – Главнейшее ее значение было в том, что она, со своими богатыми горными пастбищами, с дремучими лесами, посреди которых были раскиданы роскошные оазисы возделанных полей; с равнинами, орошенными множеством рек и покрытыми богатою растительностью, была житницей бесплодного каменистого Дагестана. И только завоевав Чечню, можно было принудить к покорности и мирной гражданской жизни горные народы восточной полосы Кавказа…”[38]. Стратегическую значимость Чечни увеличивал и тот факт, что по ее территории проходила так называемая «Османовская дорога». (Название его связано с событиями 1583 года, когда турецкий Осман-паша с войском, шедшим из Дербента в Крым, «был побит на Терке» казаками)[39]. По ней осуществлялась связь Дагестана с Кабардой и северокавказских народов с Россией.  Она шла из Кабарды вдоль Терского хребта, мимо современной станицы Горячеисточненской, пересекала Сунжу южнее Сунженских городков 1635, 1651 и 1653 годов и далее через Качкалыковский хребет, через чеченские земли мичкизов и ауховцев выходила к Таркам[40].

Итак, с конца ХУ1 века стремление России к укреплению своих позиций в Чечне и стремление чеченцев к сближению со своим северным соседом, к добрососедским отношениям с ним, налаживаниям с ним политических, экономических отношений – было взаимным. Это было движение навстречу друг к другу. В русле этой политики было направление в Москву чеченских посольств в течение всего ХVII века.  А уже к концу ХVIII века, судя по многим российским документам, чеченцы (во всяком случае – равнинные) уже считаются  российскими подданными. З.М. Блиева отмечает: «Чечня вошла в состав Российской империи в 1781 году. К этому времени относятся первые попытки кавказской администрации установить контроль над ее территорией. …Тогда же Чечня была взята кавказскими военными властями под административный контроль. Его осуществляли кизлярский комендант и командиры кордонов Кавказской линии. Однако в конце ХVIII века еще не были созданы специально предназначенные для управления Чечней административные учреждения»[41].

Но в российско-чеченских отношениях, со стороны чеченцев, была одна особенность. Чеченцы готовы были быть подданными России, но при одном непременном условии – сохранении их внутренней автономии, уважительном отношении к их обычаям, религии, традициям. И чтобы управляли ими именно с учетом всего этого. Чеченцы воспринимали язык дипломатии, политических средств, но совершенно не воспринимали язык силы. И были категорически  против, чтобы российскую власть над ними устанавливали силовыми методами, насильно. Другой вопрос: вязалось ли это с российскими традициями, российским пониманием установления ее власти на вновь присоединяемых к империи территориях?  Политика России в ХIХ веке в Польше и в Финляндии показывает, что, в случае необходимости, Петербург вполне мог быть гибким в своей деятельности на национальных окраинах, разнообразить методы установления своей власти в том или регионе империи.

Вплоть до середины ХVIII века российско-чеченские отношения развивались в поступательном ключе, в мирном русле. Первое вооруженный конфликт между чеченцами и Россией происходит в середине ХVIII века.

В политической системе Чечни вплоть до конца ХVIII века (среди других) была одна особенность: чеченцы приглашали на управление тем или иным равнинным обществом («на княжение») феодалов из Кабарды и Дагестана. В случае недовольства их «правлением» их всегда можно было изгнать. Россия же свою власть в кавказских регионах устанавливала через местных феодалов. В Чечне же, в силу особенностей ее социально-экономического и политического развития своих, чеченских, феодалов (в  классическом понимании термина «феодал»)  было мало. Даже в ХVIII веке в Чечне всего лишь шел процесс складывания раннефеодальных отношений. Один из наиболее компетентных исследователей-кавказоведов, занимавшихся вопросами общественно-экономического развития Чечни в ХVIII-ХIХ вв., Ф.В. Тотоев писал: «Классовые отношения вызревали в Чечне неравномерно. В рассматриваемый период (вторая половина ХVIII-первая половина ХIХ вв. –Авт.) значительная часть населения жила в условиях распада патриархально-родовых отношений. Некоторая часть населения жила в условиях раннефеодальнего  строя. Основной тенденцией развития производственных отношений у чеченцев был переход общественной собственности к феодальной. Раннефеодальные отношения установились у чеченцев ряда равнинных районов – в Надтеречной, Большой и Малой Чечне, а также в Качкалыкии. В форме элементов и зачатков они развивались повсеместно. Однако в общественном производстве преобладало свободное узденство»[42]. При этом следует учитывать, что «формирование феодальных отношений проходило под преобладающим влиянием окружающих Чечню феодальных владений. Специфика общественного строя чеченцев являлась не только результатом их внутреннего общественно-экономического развития, но и следствием ее тесных связей с соседними народами. Экономический и социальный строй Аварии, Кумыкии, Кабарды – ближайших соседей чеченцев – непосредственно влиял на Чечню и представлял собой в некоторой степени формирующее начало для развития феодальных отношений в чеченских тайпах. Несомненно, что все эти внешние факторы видоизменяли и деформировали многие стороны общественного строя у чеченцев»[43]. При этом следует учитывать и то, что в конце ХVII-первой половине ХVIII вв. чеченцы массово стали возвращаться из гор на равнинные земли, которые они вынуждены были покинуть в ХIII-ХIV вв. под натиском кочевников, прежде всего монголо-татар. Так, например, в 1746 году чеченские владельцы Алибек и Али-Султан Казбулатовы просили кизлярского коменданта князя Оболенского о разрешении им поселиться со своими «людьми» на Сунже, «где на преж сего отцы их чеченские ж владельцы жили». В ответ из Петербурга на имя астраханского губернатора пришел ответ: «И по оным представлениям апреля 15-го 1747 года послан из Коллегии к нему губернатору Указ, по которому велено, тем чеченским владельцам и гребенчиковцам (герменчуковцам. – Авт.) к выходу на вышепоказанные новые места позволение дать, и ротмистра Черкаского  во владельцы к Гребенчиковцам отпустить и определить, когда они сами подлинно ево желают»[44].

С конца ХVII века равнинные чеченские земли контролировались Россией и для переселения сюда, на берега Терека и Сунжи, для чеченцев требовалось разрешение российских властей, прежде всего в лице кизлярского коменданта (с 1735 года).

В этих специфических условиях Россия стала назначать в качестве представителей своей власти именно этих «варягов» – кабардинских и дагестанских феодалов. «Шамхал Тарковский, нуцал аварский, хан кумыкский и кабардинские владельцы держали Чечню (в ХVI-ХVIII вв. – Авт.) под неослабным военно-политическим контролем, – отмечает М.М. Блиев.- Ситуация осложнялась тем, что этих владельцев в их притязаниях в Чечне недвусмысленно поддерживало российское правительство, стремившееся укрепить свои позиции в Предкавказье. Основывая свою кавказскую политику  в расчете на военно-политический союз с северокавказскими владетелями, русское правительство стремилось опереться на «иноземных» феодалов, поскольку в самой Чечне оно «не находило» собственных владельцев»[45].    Почувствовав за своей спиной опору – силу России, эти феодалы-«варяги» стали нарушать ранее установленные по взаимному согласию «правила правления» в чеченских обществах. И тогда, в середине ХVIII века, чеченцы стали их массово изгонять из Чечни. Россия решила заступиться за своих ставленников и наказать чеченцев. В 1758 году в Чечню была направлена российская военная экспедиция.

«В 1757 г. чеченцы вышли из должного повиновения своим владельцам и совсем оказались противными российской стороне, и на явные противности обратились. Почему того же года октября 23 дня государственная Военная Коллегия предписала наказать их, привесть к прежнему повиновению: разорить и искоренить их, дабы они из гор на чистые места вышли»[46]. В 1757 г. «поднялась Чечня, – пишет В.А. Потто. – Подвластные дотоле кумыкским и кабардинским князьям, считавшиеся в русском подданстве, чеченцы восстали против своих владельцев, и началась упорная, жестокая борьба между ними, кумыками и кабардинцами… В 1757 году Чечня, объятая уже общим пожаром, объявила себя от нас независимой»[47].

Чеченцы готовы были быть в подданстве России, но без вмешательства царизма в их внутренние дела, при неприкосновенности их традиционной жизни. В противном случае чеченцы отвергали любую другую власть. Они сопротивлялись, защищая свою самостоятельность. В этих условиях Петербург решил принять жесткие меры для «успокоения»  Чечни, направив сюда военную экспедицию. Коллегия иностранных дел пришла к выводу, что  «нежели им, чеченцам, такие предерзости  упустить, то они и далее то свое воровство и беспокойство не оставят, а смотря на них и другие подданные горские народы на такие ж противные поступки обратиться могут и напоследок ко усмотрению  столь… вольнаго варварского народа потребны будут немалые войска,  чрез что интересы ее императорского величества немалой ущерб последовать может»[48]. М.М. Блиев указывает, что царское правительство “приняло крайне жестокое решение. Государственной военной коллегии поручалось “разорить и искоренить” чеченцев, живших на равнине”[49]. С помощью карательной экспедиции российское правительство решило выселить с равнинных земель недовольных чеченцев и поселить на их месте других жителей горной Чечни, т.е. фактически предусматривалась депортация равнинных чеченцев обратно в горы. В выступлении чеченцев против инонациональных феодалов, являвшихся опорой России в Чечне, российские власти увидели и антироссийский протест горцев.

Для царского правительства в середине ХVIII века вопрос стоял сложнее, чем просто восстановление власти соседних феодалов над чеченцами. Речь уже шла о непокорности чеченцев власти самой России, а это уже был “плохой” пример для соседних горских народов, в отношении которых у царизма также были соответствующие планы колонизации. Непокорность чеченцев нужно было сломить хотя бы ради того, чтобы показать силу России остальным северокавказским горцам. Это совершенно отчетливо видно из указа императрицы кизлярскому коменданту от 19 января 1758 г.: “Понеже чеченцы время от времени приходят в вящую дерзость и потому немалое предстоит сумнение, чтобы к ним и другие горские народы, видя, что их противности без наказания остаются, что далее, то больше приставать не стали и в тамошней стороне общего возмущения не причинили, то по сему резону, тем более, что они себя и в оборонительное состояние приводить уже тщатца, учинением против них действительных поисков замедлить не должно”[50].  Таким образом, в Петербурге совершенно отчетливо восприняли события в Чечне в середине ХVIII в. как антироссийское восстание.

В своей работе, вышедшей в 2009 году, Я.З. Ахмадов пишет, что события в Чечне в середине ХVIII века во многом были порождены противоречиями и борьбой самих феодалов-варягов, к чему добавилось и недовольство ими со стороны чеченского населения. «Вследствие этих и других причин в Чечне начались  антифеодальные выступления, которые чеченскими князьями квалифицировались как антирусские. Подобная трактовка событий позволяла им требовать поддержки военными силами у царских властей»[51]. П.Г. Бутков также отмечает: «В 1757 году чеченцы вышли из должного повиновения своим владельцам и совсем оказались противными российской стороне, и на явные противности обратилися. Почему того же года октября 23 дня Государственная Военная Коллегия предписала наказать их, привесть к прежнему повиновению: разорить и искоренить их, дабы они из гор на чистые места вышли»[52].

Весной 1758 г. Кизлярский комендант  И.Л. Фрауендорф  получил резолюцию Коллегии иностранных дел с указанием целей похода в Чечню:  «Постараться надобно, ежели только без дальней опасности возможно будет жилище их, хотя б они его пред тем уже и оставили, разорить и зжечь, что им всего чувствительнее быть может»,  «лес, пред их жилищами находящийся,  вырубать и выжигать», «скот их отогнать… и хлеб потоптать»[53].  Приказ из Петербурга кавказской администрацией был выполнен лишь отчасти.  В мае 1758 г. калмыки, гребенские  и терско-семейные казаки, регулярные войска из Кизлярского гарнизона – всего  2196 человек[54],  «под общим  начальством майора  Фрауендорфа  сделали   большой набег (подчеркнуто нами. –Авт.), отбили множество скота, вытоптали посеянный хлеб и сожгли их жилища»[55].

После подавления  восстания 1758 года российские власти снова стали насаждать в Чечне власть инонациональных феодалов. Чеченцы отказывались их принимать. Тогда в 1783 году в Чечню были направлены две военные экспедиции, которые уничтожили целый ряд чеченских селений. В.В. Дегоев отмечает: «В эпоху Екатерины 11 продвижение России на юг приобрело высокую интенсивность. Применяя на Северном Кавказе сугубо силовые или гибкие дипломатические методы, царизм опирался на местные феодальные, клерикальные и родоплеменные элиты, нуждавшиеся во внешней поддержке против народных масс. Военно-колонизаторская и классово-эксплуататорская политика России вызвала протест горских общественных «низов» против пришлых и «собственных» угнетателей»[56].

В ответ чеченцы в 1785 году подняли новое восстание под руководством шейха Мансура. Нам бы хотелось чуть подробнее остановиться на этом вопросе. Архивные документы свидетельствуют, что в последней четверти ХVIII века почти все равнинные чеченские общества признавали российскую власть. Так, 13 марта 1785 года целый ряд чеченских старшин от имени «всего народа» пишут кизлярскому коменданту Вешнякову: «…Мы состоим под покровительством Ея Императорского величества и повелеваемые приказания исполнять готовы…», «… в прошлом году (т.е. в 1784 году. – Авт.) ноябре месяце мы двести шездесят человек присягали быть российской стороне верными до кончины века…». И таких документов (с выражением верноподданства России от атагинских, алдынских, брагунских и других чеченских старшин) только за 1785 год довольно много[57].  К этому надо добавить, что вплоть до 1818 года на территории Чечни нет российских крепостей, казачьих станиц, нет никаких налогов и повинностей и единственный раздражающий фактор в российско-чеченских отношениях – это навязывание Россией инонациональных феодалов в качестве представителей российской власти и военные экспедиции в Чечню со стороны российских властей. Таким образом, для чеченцев в конце ХVIII века не было  особых оснований для массового недовольства российской властью, как это будет к концу 1830-х годов.

Вот в этих-то условиях в середине 80-х годов ХVIII века в чеченском селении Алды и появляется мусульманский проповедник по имени Ушурма. В религиозных проповедях Ушурмы в начальный период его деятельности нет ни слова о борьбе против России, о газавате, об обращении всех «неверных»  в мусульманскую веру (как об этом писали и пишут  многие советские и постсоветские авторы). Ушурма выступил в роли религиозного реформатора, который стремился к утверждению в чеченском обществе шариатских норм ислама вместо адата, к утверждению истинно исламских ценностей, с призывами к самосовершенствованию людей. Очень интересно в этом плане писал автор начала ХХ века  М.Я. Корольков: «Присматриваясь к окружающему, он (Ушурма. – Авт.) открыл, что большинство его соотчичей, как простые люди, так и люди ученые, даже почитаемое народом духовенство, отступили от предначертаний Корана и впали в различные пороки…

Его (Мансура.-Авт.) страстная проповедь как бы гипнотизировала, очаровывала слушателей. Это был своего рода мусульманский Саванаролла: сильно и властно проповедывал он о вреде раздоров среди правоверных, бичевал роскошь, которой окружили себя гордые мюриды, и требовал, чтобы все относились с любовью друг к другу, не исключая и иноверцев (подчеркнуто нами. – Авт).

Как велико было нравственное влияние этого человека, можно судить изз того, что всегда воинственные чеченцы, непримиримые враги русских (оставим на совести М.Я. Королькова это утверждение. – Авт.), изменили свои отношения, и проявление дружбы к русским не было редким исключением.

Все время, пока туземцы находились под влиянием шейха Мансура, эти дружественные отношения не нарушались. Ни набегов, ни столь обычного у черкесов воровства скота не было»[58]. М.Я. Корольков приводит эпизод, когда некий чеченец Бурсан угнал семь лошадей у казаков за Тереком и увел в плен караульщика табуна. Узнав об этом, Мансур собрал своих мюридов (последователей), которые «постановили отобрать у Бурсана лошадей и вернуть их вместе с пленником. Со своей стороны Мансур изготовил к русским письмо, в котором заявлял о желании чеченцев хранить с ними дружбу»[59]. Н.И. Покровский также отмечал: «Мансур выступил с проповедью реформы мусульманства, жизни по шариату и т.п. С особой силой нападал он на обычай кровной мести». Н.И. Покровский, рассуждая о содержании выступлений шейха Мансура, особо подчеркивал: «Проповедь, в которой нет национальной вражды, ни национальной исключительности, для своего времени на Кавказе – это редкость»[60].

Архивные документы также свидетельствуют о том, что Ушурма (Мансуром –победителем- его стали называть после разгрома отряда Пиэри в июле 1785 года) в 1783-первой половине 1785 гг. занимался религиозными проповедями, в которых призывал к установлению шариатских норм ислама и духовному очищению. Согласно этим документам, Мансур «приказывал примиряться (кровников.-Авт.), а протчим не воровать». Атагинские, аджиаульские «и протчих деревень старшины» доносили кизлярскому коменданту, что Мансур не занимается антироссийской деятельностью, «он только приводит к истинной вере, чтоб христиан или хтоб только не был друг друга не обижали да и запрещает делать непристойные художествы»[61]. В своих письмах, которые рассылались по чеченским селениям, Ушурма призывал: «Ежели кто кого убил, прощал бы, не пьянствуйте, табаку не курить никакого…, обычайные же обряды (адаты. – Авт.) не наблюдать, а быть так, как духовный закон учрежден; дурность же оставить довольно, что по сю пору все дела делали никому иному угодные как только диаволу…, раздавайте милостыню и не опасайтесь мулуана, то есть по-российски христианина…»[62]. В «Обращении к верующим мусульманам», которое было разослано по всему Северному Кавказу, Мансур призывал: «Решайте все свои дела по священному шариату: убийства, ранения, дела семей, наследства, фондов и налогов. Не подходите к запретному. Простите все грехи, что вы причинили друг другу: драки, ранения, кровные мести, сплетни, клевету…Ведь Аллах сказал нам: «Тот, кто простит и помирится, его награда у Аллаха»[63].

В начале июля 1785 года в Чечню была направлена российская военная экспедиция под командованием полковника Пиэри. Отряд уничтожил родное селение Мансура Алды и «еще несколько селений». «Мансур лишился всего: его сакля была сравнена с землей, сам он и его семья едва успели спастись. Все дружественное отношение к русским пропало, и шейх поклялся отомстить именем пророка»[64].  Таким образом, не Ушурма (обвиняемый в советской и постсоветской литературе во всех смертных грехах: он и турецкий агент, который призывал обратить в ислам все немусульманское население Кавказа и т.п.) открыл военные действия против России, подняв чеченцев на антироссийское восстание, а российское командование напало на родное селение имама, уничтожив его. Ушурму, занимавшегося мирными религиозными проповедями, направленными на совершенствование людей, на утверждение шариата в чеченском обществе, т.е. выступавшего в роли религиозного реформатора, царское командование на Кавказе буквально вынудило взяться за оружие. М.Я. Корольков отмечает: «Опьяненные победой, чеченцы потребовали от него (Ушурмы. – Авт.) продолжения военных действий (после разгрома экспедиции полковника Пиэри. – Авт.), но острожный шейх, зная превосходство русских, противился этому требованию и медлил». Корольков пишет, что первоначально окружение Мансура настаивало на походе против  ингушей, с целью заставить их принять ислам. И только тогда Мансур, не желая применять силу против   братского народа – ингушей, повел своих последователей на Кизляр[65]. После двукратного поражения под Кизляром восстание в Чечне стало затухать и Мансур основное внимание переносит на Дагестан, Кабарду и Закубанье, стремясь поднять их народы на освободительную борьбу.

Несомненно одно: Мансур из чеченского селения Алды – это первый имам народов Северного Кавказа, реформатор ислама (пытался повсеместно внедрить исламское право – шариат вместо местных адатов), чтобы тем самым объединить горские народы. Это первый человек, который пытался создать объединенное государство горцев. Мансур не был религиозным фанатиком, с уважением относился ко всем народам и ко всем религиям, что, безусловно, было редкостью для того времени. Говоря современным языком, это был очень толерантный и веротерпимый человек. Его единственная цель – это свобода и независимость горцев, невмешательство в их обычаи, традиции и религию.

Таким образом, далеко не все так просто и с восстанием Мансура в конце ХVIII века. Чеченцы, вступившие в подданство России в 1589 году (пусть даже и формально), в целом следовали пророссийским курсом вплоть до начала Кавказской войны. Да и в ходе этой войны бывали длительные мирные передышки (как это будет в конце 20-х-начале 30-х годов ХIХ века), когда обе стороны (чеченская и российская) стремились достичь мирного компромисса и прекратить российско-чеченское противостояние. Тот же Мансур после его пленения в 1791 году в Анапе, в своих показаниях на допросе в Петропавловской крепости в Санкт-Петербурге «упорно отрицал обвинение его в недоброжелательстве к русским и утверждал, что он проповедывал среди своих единоверцев и соплеменников терпимость и любовь не только между собою, но и по отношению к русским»[66].

К началу ХIХ века было совершенно очевидным, что чеченцы категорически против того, чтобы российскую власть им навязывали силой. В то же время равнинные чеченцы к началу ХIХ века в большинстве своем признавали российскую власть. Так, А.И. Гагарин, характеризуя российско-чеченские отношения начала ХIХ века, отмечал: «…Чеченцы левого берега Сунжи были нам совершенно покорны; жители же лесной Чечни явно не признавали нашей над ними власти, но были с нами в сношениях и искали у нас правосудия против притеснений соседей. Чеченцы были (сравнительно) лучшие наши подданные на Кавказе»[67].

Чеченцы готовы были принимать и признавать российскую власть в результате переговоров, с учетом их мнения, традиций и обычаев. Процесс этот начался в конце ХVI века и развивался в поступательном ключе в ХVII-ХVIII вв. Но процесс этот постоянно тормозился из-за того, что Россия в качестве своих представителей навязывала чеченцам феодалов нечеченского происхождения. И это порождало серьезные разногласия в российско-чеченских отношениях. Вот в такой непростой обстановке на политической арене Чечни в начале ХIХ века появляется Бей-Булат Таймиев, который, несмотря на молодость, очень быстро стал общепризнанным военно-политическим лидером. Впервые имя Бей-Булата в российских документах появляется в 1806 году и уже регулярно упоминается с 1808 года. А с начала 20-х годов ХIХ века и вплоть до его гибели в 1831 году имя Бей-Булата упоминается в большинстве донесений российских  военачальников касательно Чечни.

В отличие от многих чеченских наездников и старшин, Бей-Булат с самого начала своей военно-политической деятельности не был противником России. Он понимал, что в обстановке острой борьбы за Кавказ между Россией, Турцией и Ираном Чечне не удастся сохранить независимость. Будущее Чечни он видел в составе России. Но он хотел (и всю взрослую жизнь боролся за это), чтобы Россия, устанавливая свою власть над чеченцами, делала это в соответствии с их традициями и обычаями, и управляла ими с помощью чеченцев. Этого Бей-Булат добивался всеми средствами – и мирными, дипломатическими, а когда они не достигали цели – то и военными. На этом пути у него были среди российских военачальников и администрации и союзники, и противники. Были победы и поражения. Но Бей-Булат Таймиев, вплоть до своей гибели, не сошел с этого пути.

[1] Яндаров А.Д. Введение //Ахмадов Ш.Б. Имам Мансур. Грозный, 2010. С. 4, 5, 6, 7, 8.

[2] Арапов Д.Ю. А.П. Ермолов и мусульманский мир Кавказа //Вестник МГУ. Сер. 8. История. 2001, № 6. С. 60.

[3] Фадеев Р.А. Кавказская война. М.: Эксмо, 2003. С. 122.

 

[4] Фадеев Р.А. Указ. соч. С. 109.

[5] Чернуха В.Г. Кавказская война 1817-1864 гг. глазами императоров всероссийских и наместников кавказских //Россия в Кавказской войне. СПб., 1997. С. 3.

[6] Документальная история образования многонационального государства Российского. Кн.1. Россия и Кавказ в ХVI-ХIХ вв. М.: Норма, 1996. С. 49-50.

[7] Чернуха В.Г. Указ. соч. С. 4.

[8] Фадеев Р.А. Кавказская война. М., 2003. С. 74.

[9] Айрапетов О.Р. Рецензия. М.М. Блиев, В.В. Дегоев. Кавказская война. М., 1994 //Отечественная история. М., 1997, № 6. 172.

[10] Граф Николай Иванович Евдокимов. 1804-1873 гг. //Русская старина. СПб., 1888, № 4. С. 479.

[11] Покровский М.Н. Дипломатия и войны царской России в Х1Х в. М.: Красная новь, 1923. С. 204.

[12] Попко И. Терские казаки со стародавних времен. Исторический очерк. СПб.: Типография Департамента уделов, 1880. С. 256.

[13] Дегоев В.В. Большая игра на Кавказе: история и современность. М.: «Русская панорама», 2003. С. 285-286.

[14] Щербина Ф.А. Краткий исторический очерк Кубанского казачьего войска //Кубанское казачье войско. 1696-1896. Краснодар: Советская Кубань, 1996. С. 131.

[15]  Гаджиев В.Г. Введение. Об авторе и его книге //Покровский Н.И. Кавказские войны и имамат Шамиля. М.: РОССПЭН,  2009. С. 16.

[16] Дегоев В.В. Кавказ в структуре Российской государственности: наследие истории и вызовы современности //Вестник Института цивилизации. Вып. 2. Владикавказ, 1999. С. 129.

[17] Фадеев Р.А. Кавказская война. М.: Эксмо, 2003. С. 40.

[18] Русско-чеченские отношения. Вторая половина ХУ1-ХУ11 в. М.: Восточная литература, 1997. С.412.

[19] Фадеев Р.А. Указ. соч. С. 118.

[20] Боцвадзе Т.Д. Народы Северного Кавказа во взаимоотношениях России с Грузией. Тбилиси, “Мецниереба”, 1974. С. 19.

[21] Фадеев Р.А. Указ. соч. С. 113.

[22] Цаликов А. Кавказ и Поволжье. М.: Издание М. Мухтарова, 1913. С. 7.

[23] Хроника Мухаммада Тахира аль-Карахи «О дагестанских войнах в период Шамиля». Махачкала, 1998. С. 33-34.

[24] Потто В.А. Два века Терского казачества (1577-1801). Владикавказ, 1912. С. 20.

[25] Блиев М.М. Россия и горцы Большого Кавказа на пути к цивилизации. М., 2004. С. 68.

[26] Гриценко Н.П. Истоки дружбы. Грозный, Чечено-Ингушское книжное издательство, 1975. С. 24.

[27] Волкова Н.Г. Этнический состав  населения Северного Кавказа в ХVII-начале ХIХ века. Москва, 1974. С. 167.

[28] Ахмадов Я.З. Первое вайнахское посольство в Москву (1588-1589 гг.)  //Роль России в исторических судьбах народов Чечено-Ингушетии (ХIII-начало ХХ в.). Грозный, тип. им. Н. Заболотного, 1983. С. 21.

[29] Умаров С.Ц. К политической и социально-экономической истории Чечни ХVI-ХVII веков  //Археолого-этнографический сборник. Т. IV. Грозный, тип. им. Н. Заболотного, 1976. С. 182.

[30] Дегоев В.В. Большая игра на Кавказе. С. 287.

[31] Сборник сведений о Терской области. Вып. 1. Владикавказ, 1912. С. 74.

[32] Архивный вестник. 2013, № 1. Грозный. С. 11.

[33] Блиев М.М. Указ. соч. С. 69.

[34] Исаева Т.А. Политические взаимоотношения Чечено-Ингушетии с Россией в конце ХVI- первой половине ХVII в.  //Взаимоотношения народов Чечено-Ингушетии с Россией и народами Кавказа в ХVI-начале ХХ в. Грозный, 1981. С. 10-12.

 

[35] АВПРИ. Ф. 115. Оп. 1. 1720 год. Д. 3. Л. 1.

[36] Там же.

[37] Магомадова Т.С. Важнейшие пути русских транзитных передвижений на территории Чечено-Ингушетии в ХУ1-ХУ11 вв. //Взаимоотношения народов Чечено-Ингушетии… С. 26.

[38] Потто В.А. Кавказская война. В 5 т. Т. 2. Ставрополь, “Кавказская библиотека”, 1994. С. 65-66.

[39] Магомадова Т.С. Важнейшие пути русских транзитных передвижений на территории Чечено-Ингушетии в ХУ1-ХУ11 вв. //Взаимоотношения народов Чечено-Ингушетии с Россией и народами Кавказа в ХУ1-начале ХХ в. Грозный, 1981. С. 25.

[40] Исаева Т.А. Указ. соч. С. 20.

[41] Блиева З.М. Из истории становления российской системы  управления в Чечне (конец ХУ111-первая треть Х1Х вв.) //Вопросы истории и историографии Северного Кавказа. Нальчик, 1989. С. 86.

[42] Тотоев Ф.В. Общественный строй Чечни (вторая половина ХУ111-40-е годы Х1Х века). Нальчик: Республиканский полиграфкомбинат им. Революции 1905 г., 2009. С. 280.

[43] Тотоев Ф.В. Указ. соч. С. 279.

[44] Архивный вестник. Грозный, 2013. № 1. С. 11, 12.

[45] Блиев М.М. Указ. соч. С. 70.

[46] Бутков П.Г. Материалы для новой истории Кавказа с 1722 по 1803 год. Ч. 1. СПб., 1869. С. 259.

[47] Потто В.А. Два века Терского казачества (1577-1801). Ставрополь, 1991. С. 208.

[48] АВПРИ.  Ф. 115.  Оп. 1. 1757 г.  Д. 9. – Л. 60.

[49] Блиев М.М. Указ. соч. С. 84.

[50] Головчанский. Первая военная экспедиция против чеченцев в 1758 г. С. 79.

[51] Ахмадов Я.З. Очерк исторической географии… С. 346.

[52] Материалы для новой истории Кавказа с 1722 года по 1803 год. СПб., 1869. Ч. 1. С. 259.

[53] АВПРИ.  Ф. 115.  Оп. 1.  1757 г.  Д. 8. – Л. 269 об. – 270.

[54] Там же.  Д. 9. – Л. 2.

[55] Потто  В. А.  Указ. соч. – С. 208.

[56] Дегоев В.В. Большая игра на Кавказе. М.: «Русская панорама», 2003. С. 385.

[57] Архивный вестник. Грозный, 2016, № 3. С. 23-30.

[58] Корольков М.Я. Шейх Мансур Анапский (эпизод из первых лет завоевания Кавказа)//Русская старина. 1914, май. С. 411.

[59] Там же. С. 412.

[60] Покровский Н.И. Кавказские войны и имамат Шамиля. М.: РОССПЭН, 2009. С. 212.

[61] ЦГАРД (Центральный государственный архив Республики Дагестан). Ф. П-8. Оп. 1. Д. 1. Л. 11.

[62] Там же. Л. 14-15; Архивный вестник. Грозный, 2016, № 3. С. 23-28.

[63] ЦГАРД. Ф. 16. Оп. 3. Д. 1372. Л 4.

[64] Корольков М.Я. Указ. соч. С. 412.

[65] Там же. С. 413.

[66] Корольков М.Я. Указ. соч. С. 415.

[67] Гагарин А.И. Записки о Кавказе //Военный сборник. 1906, № 2. С. 28.